Статусы надперсональной коммуникации (потенциальный, внешний, внутренний).

Глава из монографии И.Колегаева. Текст как единица научной и художественной коммуникации. –
Одесса: Редакционно-издательский отдел
управления по печати. – 1991. – 120с.

С. 5


ГЛАВА I
СТАТУСЫ НАДПЕРСОНАЛЬНОЙ КОММУНИКАЦИИ
(ПОТЕНЦИАЛЬНЫЙ, ВНЕШНИЙ, ВНУТРЕННИЙ)

«Слово удваивает мир..., дает возможность передавать опыт от индивида к индивиду и обеспечивает возможность усвоения опыта поколений» (Лурия 1979, 37–38). Опираясь на приведенный тезис А. Р. Лурия, можно продолжить, что слово, а точнее язык, будучи наиболее эффективным, хотя и не единственным средством человеческой коммуникации, способно равно успешно связывать как отдельных индивидуумов, так и целые поколения, осуществляя эту связь в двух основных возможных разновидностях: персональной и надперсональной коммуникации. В первом случае адресатом сообщения выступает конкретное (для отправителя) лицо или группа лиц. Во втором – сообщение адресуется анонимной (для автора) аудитории, исчисление которой в принципе невозможно. Из этих двух разновидностей коммуникации персональная генетически предшествует надперсональной. Об этом см.: (Сорокин 1985, 36).

Различия между персональной и надперсональной коммуникацией, безусловно, касаются не только характера адресатности, но практически всех аспектов и составных частей коммуникативного акта. Данные разновидности коммуникации оказывались в поле зрения многих исследователей, которые рассматривали их под разными названиями и с разной степенью полноты и подробности. См.: (Барт 1989; Бахтин 1979, Каменская 1980; Остин 1986; Сорокин 1985; Степанов 1988; Стросон 1986).

Решаясь предлагать еще одну терминологическую пару – персональная VS надперсональная коммуникация, – исходим из соображений парной сбалансированности и ономасиологической точности предлагаемых определений. Сравнивая самые разнообразные варианты надперсональных коммуникативных сообщений (роман, сонет, научный трактат, философское эссе, журнальный очерк, учебник и т. д.) и персональных коммуникативных сообщений (частное или деловое письмо, телеграмма, приказ по учреждению, протокол заседания и т. д.), видим, что кардинальное различие между ними пролегает в характере их адресованности.


С. 6

Интенционно заданная аудитория сообщения первого типа двуступенчата: одна, преходящая, постоянно меняющаяся ступень – это каждый конкретный читатель, декодирующий и воспринимающий сообщение в рамках своего личностного потенциала. Другая, непреходящая, трансвременная ступень – это обобщенный адресат, который «обладает длительностью жизни, равной жизни самого произведения» (Степанов 1988, 114), т.е. такая общность людей которая, хотя и состоит из отдельных личностей, все же как единое целое приобретает характер надличностный, надперсональный (народ, научное сообщество и т.п.). Об этом см.: (Бахтин 1979, 305–306).

Адресованность сообщения второго типа интенционно лишена подобной трансвременной надперсональной ступени. Читательская аудитория в нем по замыслу отправителя исчерпывается неким более или менее обозримым количеством конкретных реципиентов, к которым в принципе не применима идея их «неисчислимости по природе», вызванной неразрывной «сменой читательских поколений» (Степанов 1988, 124).

Областью нашего исследования является надперсональная, коммуникация, ограниченная рамками письменного, целостного, завершенного, смыслово и формально структурированного сообщения, делимитированного, кроме всего прочего, функционально-стилевым параметром. Иными словами, предметом изучения и описания заявлен текст как единица коммуникации в целом, а также в оппозиции научной/художественной коммуникации.

Анализируя текст как единицу коммуникации, следует определить в то же время соотношение, текстовых и внетекстовых компонентов коммуникации, трактуя последнюю как человеческую деятельность в объективно существующем мире, результатом которой оказывается «удваивание» этого, мира.

Как известно, такой вид человеческой деятельности, как вербальная коммуникация, предполагает необходимое наличие двух, функционально противопоставленных друг другу, участвующих сторон: субъекта и объекта коммуникативных действий. Особенность письменной коммуникации, в отличие от устной, заключается в пространственно-временном рассогласовании коммуникативных действий субъекта и объекта: «буквенный код позволяет расширить коммуникацию в пространстве и времени» (Жинкин 1982, 26). В результате подобного рассогласования письменная коммуникация всегда имеет отсроченную реализацию, поскольку коммуникативный акт не может полностью реализоваться до тех пор, пока в нем не будут задействованы все три основных звена цепочки «отправитель – сообщение – получатель». В коммуникативном акте, базирующемся на письменном сообщении, подключение финального звена,


С. 7

т.е. появление получателя может, во-первых, осуществляться в произвольные сроки, детерминированные первыми двумя звеньями только в смысле предшествования–следования, и, во-вторых, это подключение может осуществляться сколь угодно большим числом получателей, порождая при этом сколь угодно большое число разновременных коммуникативных актов, идентичных в своей начальной и срединной части (отправитель – сообщение) и бесконечно вырьирующихся в своей финальной части ( – получатель).

В результате выполнения письменностью своих изначальных функций: «коммуникации через время, через большое расстояние и с большим количеством людей» (Bolinger 1975, 470) коммуникативный акт с письменным сообщением в своей основе стадиально расчленяется, темпорально удлиняется и неоднократно тиражируется. Вышеперечисленные особенности, безусловно, являются базисными для письменной коммуникации, в особенности ее надперсональной разновидности.

Коммуникативная цепочка складывается из взаимодействия трех ее основных компонентов: коммуниканта-субъекта, коммуниканта-объекта и сообщения. Все эти три сущности могут, однако, пребывать как в собственно коммуникативном, так и в потенциально коммуникативном статусах, причем первый статус следует еще подразделить на внутренний и внешний. Предлагаемая дифференциация потенциального, внешнего и внутреннего коммуникативных статусов как трех бытийных форм существования коммуникативной цепочки в целом и каждого из ее звеньев в частности проясняет ряд теоретических вопросов о природе письменной надперсональной коммуникации.

§ I. ПОТЕНЦИАЛЬНО КОММУНИКАТИВНЫЙ СТАТУС

Графическая фиксация вербального сообщения закрепляет его в «мертвом материале... в рукописях, ...книгах» (Бахтин 1975, 401). Сообщение оказывается «статическим материальным объектом», который «нe содержит в себе ничего, кроме последовательности внешних форм языковых знаков» и «существует... подобно другим объектам реальной действительности... независимо от восприятия» (Новиков 1983, 30). Такой отчужденный от коммуникации статус есть своего рода «консервация» сообщения, необходимое условие для сохранения, тиражирования и перемещения его в пространстве и времени без ущерба для его идентичности. На этом этапе существования сообщения его коммуникативная потенция заключена в нем в свернутом, виртуальном виде.


С. 8

Не случайно, приступая к дешифровке неизвестного памятника неизвестной письменности, исследователь, прежде всего, должен подойти к нему именно как к сообщению, т.е. материальному объекту, обладающему коммуникативной потенцией. См., например, рассуждения И. Н. Горелова (1987, 61) на эту тему.

Виртуальная коммуникативность функционально объединяет множество дискретных материальных объектов, иногда значительно отличающихся друг от друга (экземпляры текста), в единый коммуникативный объект – сообщение, пребывающее в потенциально коммуникативном статусе. Материальный модус письменного сообщения (о материальном/идеальном модусах см.: (Гершкович 1978)) допускает многократное тиражирование его графических воплощений при сохранении их потенциально-коммуникативной функциональной идентичности.
Сообщение в своем, материальном модусе (в нашей терминологии – в потенциально коммуникативном статусе) находится в «реальных хронотопах». В этом же «едином реальном и незавершенном историческом мире» (Бахтин 1975, 401) существуют и потенциальные коммуниканты. Взятые вне рамок конкретной коммуникативной деятельности, они являются целостными, «непараметризованными» (см.: Арутюнова 1981) личностями во всей полноте своего биографического, социально-культурного, биологического, эмоционально-психического и пр. бытия.

Потенция коммуникативной деятельности виртуально присутствует в каждом психически здоровом члене человеческого общества, овладевшем нормами языкового общения. Однако возможности и результаты ее конкретной реализации чрезвычайно разнообразны. Список условий обозрим лишь теоретически. Он включает в себя как природные, антропометрические и психогенетические (пол, возраст, талант), так и социально обретаемые (обучение) параметры; как внутренние, психологические (наличие/отсутствие установки на общение, наличие мотива или только реакции), так и внешние факторы (биографические, профессиональные и прочие побуждения); как способы кодификации сообщения (устный/письменный, естественный язык/искусственные знаковые системы), так и цель коммуникативного акта (сообщение, воздействие, убеждение и т. д.); как регистр взаимоотношений субъекта и объекта (официальные/неофициальные), так и характер референтного пространства, отражаемого в сообщении (реальность/квазиреальность) и т.д., и т.п.

Все эти бесконечные условия дают бесконечное число комбинаций, существенно влияющих на актуализацию коммуникативной потенции индивида. Данный процесс (актуализации коммуникативной деятельности) в зависимости от возможных комбинаций идет по руслу либо объекта либо субъекта коммуникативной деятельности в рамках бытового или официального, научного, художественного или какого-либо иного


С. 9

жанрово-типового общения, опираясь на одни и отсекая за ненадобностью другие характеристики, целостной личности. Можно утверждать, что каждый потенциальный коммуникант содержит в себе пучок виртуальных коммуникативных ролей, которые при соответствующих условиях актуализируются, нередко перемежаясь друг с другом и косвенно влияя друг на друга.

Активизируя любую из своих виртуальных коммуникативных ролей, человек переключается из потенциального в собственно коммуникативный статус. Вначале рассмотрим его внешние характеристики.

2. ВНЕШНЕКОММУНИКАТИВНЫЙ СТАТУС


Внешнекоммуникативный статус объекта и субъекта коммуникативной деятельности есть состояние преходящее. Потенциальный коммуникант в разное время своей жизни может воплощаться во множество разнообразных коммуникативных ролей. Каждый раз это связано с соответствующей параметризацией его личности.

Субъект и объект коммуникативной деятельности, будучи разделенными во времени и пространстве «реальных хронотопов», тем не менее, неразрывно связаны в функционально коррелятивную пару: типу коммуникативной деятельности, избранному субъектом, должен полностью соответствовать тип коммуникативной деятельности объекта. При отсутствии такой корреляции (см. также: Сидоров 1986, 427) полноценная коммуникация невозможна, неизбежны коммуникативные сбои. Например, ложная трактовка надперсональной коммуникации как персональной, что свойственно только детскому, наивному восприятию; критическое отношение к сообщению, исходящее из неправильной атрибуции его функционального стиля, жанра; смешение функций адресата и комментатора, исследователя текста.

Здесь уместно привести слова академика Г. В. Степанова, справедливые для произведений любого функционального стиля: «Бытие художественного произведения охватывает не только производство художественной ценности, но и его потребление» (Степанов 1988, 112). Согласованность процессов «производства» и «потребления» возможна лишь в результате функциональной корреляции коммуникативных действий субъекта и объекта. Сама же эта корреляция обеспечивается культурно-историческими конвенциями, которые должны быть усвоены (в идеале) всеми потенциальными коммуникантами.


С. 10

Деятельность субъекта коммуникации заключается в переводе сообщения из идеального модуса в материальный, т.е. в порождении текста: трансформации мысленного содержания, которому «свойственна целостность, иерархичность, симультанность», в «словесную форму текста», которая «линейна, дискретна, сукцессивна» (Новиков, 1983, 53). Эта деятельность автора, как правило, более или менее протяженна во времени, парцеллирована на отдельные отрезки (произведение, особенно проза крупной формы, редко пишется «на одном дыхании»), рассогласована с разворачиванием готового текста (последовательность создания отдельных текстовых частей может быть неизоморфной последовательности их расположения в едином текстовом целом).

Таким образом, текстотворческая внешнекоммуникативная, деятельность автора не целостна во времени, но дискретна, и не только рассредоточена в его потенциально-коммуникативном бытии, но и нередко перемежается другими видами его же внешнекоммуникативной деятельности (как субъектной, так и объектной). Иначе говоря, во время написания романа автор может «отвлечься» на написание другого текста, на чтение других текстов и т.п.

Что же касается создания конкретного сообщения, то текстотворческая деятельность автора инициально ограничена появлением замысла, а финально – завершением кодирования сообщения. Однако нередки случаи, когда автор возобновляет текстотворчество, дополняя и переделывая уже завершенный текст, и тем самым размывает финальную границу своей субъектной коммуникативной деятельности. Кроме того, ее (текстотворческой деятельности) границы могут также терять четкость в случае создания авторских макротекстов (циклов, эпопей и т. п.) или авторски трансформированных текстов (рассказ → роман, статья → монография, эпический текст → его драматургический вариант).

Деятельность объекта коммуникации направлена на обратный перевод сообщения из материального модуса в идеальный: «текст индуцирует процесс интеллектуальной деятельности в момент коммуникации» (Колшанский 1984, 108), т.е. в момент собственно реализации коммуникативного акта за счет включения в цепочку ее финального звена – читателя. «Текст как культурный феномен (с актуализированной коммуникативной потенцией – И. К.) обладает бытием, только связывая два крайних полюса коммуникативного акта, автора и реципиента» (Васильев 1988, 58).

Фиксируемость и тиражируемоеть графической формы сообщения дает возможность неограниченно тиражировать и сам момент реализации коммуникативного акта. Причем персональная коммуникация допускает неоднократное включение интенционно заданного реципиента в коммуникативную цепочку лишь как один из возможных вариантов


С. 11

функционирования сообщения. Личное письмо, к примеру, может быть прочитано адресатом неоднократно, а может быть единожды прочитано и уничтожено вовсе. Оба варианта интенционно равновероятны. Уже вне учета авторской интенции это письмо может быть прочитано совсем другим реципиентом, нежели тот, кому оно было адресовано. Такой сдвиг в схеме реализованного коммуникативного акта по отношению к интенционно заданному имеет место, как при перлюстрации, так и при публикации переписки. Однако во втором случае этические нормы не нарушаются за счет трансформации сообщения из ранга персональной коммуникации в ранг надперсональной и снятия в связи с этим «социального табу, запрещающего читать чужие письма», но не приложимого к «другой (в нашем случае надперсональной – И.К.) письменной коммуникации» (Turner 1973, 198).
В противоположность персональной, надперсональная коммуникация по самой сути своей предполагает неоднократное включение различных реципиентов в процесс восприятия сообщения.

При N-кратном тиражировании надперсональной коммуникативной цепочки в них (цепочках) всегда будет один и тот же субъект (адресант) и N различных объектов (адресатов) коммуникативной деятельности. Большинство членов этого N-множества в статусе потенциальных коммуникантов являются разными целостными личностями, разделенными в пространстве и времени. Несмотря на все это, включаясь в данную коммуникативную цепочку, параметризируясь как личности и, главное, коррелируя свою коммуникативную деятельность с деятельностью автора текста, они становятся N-множеством реципиентов с более или менее однородным составом членов. Чем меньшая пространственно-временная и социально-культурная дистанция разделяет членов множества, тем выше степень его однородности. Полная ликвидация дистанции и абсолютная гомогенность множества реципиентов текста невыполнима в принципе.

Данное множество носит открытый характер и пополняется как за счет новых лиц, так и за счет повторного вхождения лиц, ранее уже входивших в него. В этом случае, несмотря на идентичность целостной личности (потенциального коммуниканта), ее разновременное подключение к коммуникативной цепочке приводит каждый раз к появлению новой функционально-коммуникативной фигуры – очередного реципиента того же сообщения. В тиражируемых коммуникативных актах различия между


С. 12


реципиентами (даже если реципиенты онтологически восходят к единой целостной личности) могут быть немалыми, что еще раз подтверждает правильность выдвинутого Р.Бартом определения литературы как системы с постоянным начальным и переменным финальным элементами (Р. Барт 1989, 144).

Коммуникативная деятельность реципиента по декодированию каждого конкретного сообщения протяженна во времени, обычно прерывиста и рассредоточена в целостно-личностном бытии индивида, где она перемежается прочими видами деятельности, как коммуникативными, так и некоммуникативными. Последовательность восприятия читателем отрезков текста изоморфна последовательности их расположения в тексте. В полной мере это, однако, касается только визуального восприятия, текста, тогда как восприятие его содержания, т.е. понимание текста, движется по «спиралевидной модели... при возвратно-поступательном движении мысли» (Бабайлова 1988, 47).

У опытного читателя реверсивные движения, нацеленные на контактное соположение дистантно расположенных частей текста, совершаются исключительно в ментальном пространстве. Навык чтения избавляет от реверсивных движений глаз, об этом см.: (Лурия, 1979, 238). Суперлинеарному восприятию текста способствуют всевозможные имплицитные и эксплицитные сигналы проспективно-ретроспективного характера: «текст внутренне перестраивается, связывается то, что дано в отдельности, разъединяется то, что дано вместе» (Новиков 1983, 38).

Трансформация материального модуса сообщения в идеальный модус осуществляется коммуникантом-объектом (адресатом) в терминах универсального предметного кода (УПК) и «обеспечивает потенциальную возможность взаимопонимания партнеров» (Жинкин І982, 16).

Итогом этого преобразования должна стать «трансформация понятийного поля реципиента» (Сорокин 1985, 80), однако, предупреждает Ю. А. Сорокин, «возможна и нулевая трансформация», к чему следует добавить, что возможна и трансформация, не соответствующая той, которая планировалась отправителем сообщения. Оба последних случая равносильны сбою в коммуникации. Но если первый из них всегда осознается реципиентом (читатель сетует на то, что ничего не понял в прочитанном тексте), то второй случай зачастую остается неосознанным. При персональной коммуникации произошедший сбой обычно коррегируется очень эффективным здесь механизмом обратной связи. В надперсональной коммуникации обратная связь (в тех случаях, когда она вообще имеет место)


С. 13


носит весьма опосредованный и отдаленный характер. Поэтому отправитель сообщения должен брать на себя, кроме прочих, еще и функцию предвосхищения и предотвращения коммуникативных сбоев. «Реакция адресата речевого сообщения заранее... планируется как действие по социально одобренным правилам» (Сорокин, Тарасов, Шахнарович 1979, 48). Это планирование в первую очередь связано с учетом «апперцептивного фона восприятия». О его составляющих см.: (Бахтин 1979, 276; Караулов 1987, 43; 1988, 109; Новиков 1983, 107).
В условиях разнотипной (научной/художественной) коммуникации функция предвосхищения и предотвращения сбоев по-разному влияет на текстотворческую деятельность отправителя сообщения, о чем речь пойдет в нижеследующих главах.

Процесс декодирования текста ограничен рамками разворачивания самого текста. Этому процессу могут предшествовать и оказывать на него некоторое влияние факторы выбора реципиентом (или отказа от) данного сообщения. Такими факторами могут являться: предварительное ознакомление реципиента со вспомогательно-вторичными сообщениями, такими, как рецензии, рефераты, аннотации, реклама (об «институте посредничества» см.: (Знеполски 1985; Тимофеев 1990); «ореол имени автора», о чем см.: (Сорокин 1985, 98; Бабайлова 1988, 95); включенность текста в определенное издание; даже некоторые свойства «мертвого материала» (формат, полиграфия и т. п.), см.: (Шленштедт 1978, 177), а Дж.Гиллиленд утверждает, что не только формат, иллюстрации и оформление обложки, но «даже то, каковы страницы на ощупь, может побудить индивида предпочесть одну книгу другой» (Gilliland 1972, 26).

В отличие от субъекта коммуникации, деятельность объекта коммуникации (адресата), направленная на конкретное сообщение, имеет четкие, не размытые границы начала и конца. Если возобновление текстотворчества автора по отношению к законченному сообщению размывает финальную границу коммуникативной деятельности субъекта, то повторное обращение читателя к ранее прочитанному тексту, как было показано выше, не есть продолжение уже однажды состоявшегося коммуникативного акта. Оно является включением читателя в очередной коммуникативный акт, который отличается от предыдущего своим «переменным элементом» (по Р. Барту) как в плане хронотопных, так и личностных параметров, в том числе и наличием «концепта, смыслового сгустка» уже однажды прочитанного сообщения, который «хранится в долговременной памяти» (Жинкин 1982, 84) реципиента и входит в его тезаурус.

Внешнекоммуникативное существование надперсонально адресованного сообщения складывается из двух разновеликих


С. 14

и функционально разнородных этапов: 1) этап генезиса сообщения, на котором произведение словесности находится в текстотворческой власти своего создателя и который заканчивается тиражированием текста и отчуждением его от автора; 2) этап коммуникативной циркуляции, т.е. отчужденного (от воли автора), самостоятельного существования литературного произведения в общественной коммуникативной циркуляции.

Этап генезиса включает в себя кодирование сообщения, обычно сопряженное со всевозможными переделками и перекомпоновками частей, с авторским перебором создаваемых текстовых вариантов, которые могут отличаться друг от друга, как на уровне отдельных слов, так и на уровне композиции всего произведения. Субъективная коммуникативная деятельность автора зачастую, кроме создания итогового текста, имеет также «побочные продукты» текстотворчества (рабочие материалы, записки «для себя», черновые варианты, текстовые куски, не вошедшие в итоговый вариант, и т. д.), которые либо так и остаются аутокоммуникативными (адресованными писателем самому себе) единицами, либо просто уничтожаются.

Этап коммуникативной циркуляции, т.е. тиражирование текста обычно совпадает с началом функционирования сообщения в общественной коммуникации, хотя не исключена и ретардация второго этапа. Тиражирование (на современном уровне коммуникативных процессов) в большинстве случаев означает публикацию произведения. Возможно также распространение препринтов, списочных, ксерокопированных и прочих экземпляров рукописи, имеющих хождение в общественном коммуникативном пространстве.

Как правило, тиражирование и выпуск сообщения в коммуникативную циркуляцию означает окончание этапа генезиса и начало самостоятельного, отчужденного от текстотворческой власти автора существования литературного произведения.

Однако возможны ситуации, когда эти два этапа пересекаются, накладываясь друг на друга. В этом случае имеет место публикация частей еще не завершенного произведения или публикация сокращенного, не окончательного, т.н. журнального варианта произведения. Наиболее ярким примером пересечения этих двух этапов являются случаи возобновления текстотворческой деятельности автора по отношению к уже тиражированному и коммуникативно функционирующему сообщению. Это приводит к тому, что в некоем общественном коммуникативном


С. 15

пространстве начинают параллельно циркулировать различные авторские
варианты сообщения. Со временем хронологически наиболее поздние из них становятся эталонными.

Этап генезиса литературного произведения (в чистом виде или в смешанном – при пересечении двух этапов) не может превышать срок жизни автора. Прерывание этапа генезиса (в чистом непересекающемся виде), вызванное смертью автора или иными внешними причинами, оставляет произведение интенционно не завершенным, не целостным сообщением. Последующая публикация подобного сообщения (после смерти автора и/или помимо его воли) обычно приводит к коммуникативно неполноценному результату, поскольку отсутствие интенционной целостности и завершенности невосполнимо извне. В подобном сообщении нередко оказываются в той или иной степени нарушенными коммуникативные права как адресата, так и адресанта.

На этапе генезиса, если он не успел завершиться тиражированием текста, возможно насильственное прерывание коммуникативного существования сообщения. Иногда это происходит по воле автора (тому пример – участь второго тома гоголевских «Мертвых душ»), однако значительно чаще – против авторской воли (навсегда исчезнувшие рукописи второй части «Окаянных дней» И. Бунина, первого варианта романа «Как закалялась сталь» Н. Островского).

После завершения этапа генезиса и выхода произведения в коммуникативное пространство насильственно прекратить коммуникативное функционирование произведения практически невозможно. Изъятие тиражей, сжигание неугодных текстов – в конечном итоге это преимущественно ритуальные действия, которые могут привести лишь к временному и локальному сужению читательской аудитории. Полностью прекратить коммуникативную циркуляцию сообщения до тех пор, пока существует хоть один экземпляр его материального модуса, не дано никому.

В потенциально коммуникативном статусе сообщение, воплощенное в «мертвом», «статическом» материале, может храниться бесконечно. Столь же бесконечна и возможность актуализации его виртуального коммуникативного потенциала. Теоретически не ограничена вероятность появления в любое время и в любом месте реципиента, который, приступив к декодированию сообщения, замкнет цепочку «отправитель – сообщение – получатель» и, очередной раз тиражируя коммуникативный акт, продолжит коммуникативное функционирование сообщения.

Внешнекоммуникативный статус надперсонального сообщения можно


С. 16

сравнить с геометрическим понятием луча: оно имеет начало и не имеет конца. Появление сообщения локально и хронологически параметризовано, тогда как его дальнейшее коммуникативное существование имманентно не лимитировано никакими временными или пространственными пределами. При этом нельзя, конечно, не добавить, что у подавляющего большинства сообщений хронотопный ареал их циркуляции, хотя и безграничен в потенции, в реальности все же имеет свой пределы. Библия, эпос Гомера, трактаты Аристотеля на протяжении веков активно функционируют в мировом коммуникативном пространстве. Естественно, что большинство сообщений, даже созданных в рамках надперсональной коммуникации, не могут реально претендовать на подобную судьбу. Однако все они продолжают свое «омертвленное», «статическое» существование и виртуально хранящаяся в них коммуникативная потенция в состоянии актуализироваться в любом месте и в любой сколько угодно отдаленный момент.

Содержание подобного коммуникативного акта, растянувшегося на большие пространственно-временные расстояния, безусловно, будет отличаться от своего более компактного тиражного коррелята. По-разному читали Шекспира его современники и реципиенты XX века. Тем более различный интерес представляет одно и то же сообщение для читателя свежей газеты и для читателя, работающего с той же газетой в библиотечном архиве. Однако все эти отличия касаются уже иного – внутрикоммуникативного – статуса сообщения, к рассмотрению которого переходим в следующем параграфе.

§ 3. ВНУТРИКОММУНИКАТИВНЫЙ СТАТУС


«Событие жизни текста, т. е. его подлинная сущность всегда развивается на рубеже двух сознаний» (Бахтин 1979, 285). Разница между ними состоит в том, что первое (авторское) сознание всегда представлено лишь некоторой своей частью, опосредованной в форме знакового единства (сообщения) и отчужденного от своего персонального носителя (к моменту реализации коммуникативного акта автора сообщения нередко уже нет в живых). Второе (читательское) сознание, напротив, не отчуждено от своего персонального носителя (напомним, что только с появлением реального читателя замыкается цепочка), никак не опосредовано материальным знаковым продуктом и целостно (хотя и в пределах параметризованной личности).


С. 17

Внутрикоммуникативное существование сообщения равно периоду контакта этих двух сознаний. Медиумом между ними выступает линейное сукцессивное знаковое единство. Итогом данного контакта является образование в читательском сознании целостного симультанного образа содержания, в идеале – идентичного, в реальности – изоморфного таковому, изначально присутствовавшему в сознании автора.

Сравнивая внутренний и внешний статус коммуникативного акта, приходим к следующим наблюдениям. Внешний коммуникативный акт стадиально расчленен и протекает в реальном времени и пространстве. Внутренний коммуникативный акт протекает совсем в другом измерении: «всякий текст вечно пишется здесь и сейчас» (Барт 1989, 387). Он разворачивается от начала к концу исключительно в процессе и по мере восприятия сообщения реципиентом. Нулевая точка отсчета для проспективно-ретроспективных векторов в тексте постоянно перемещается и каждый раз оказывается в том пункте читательского маршрута по линеарно организованному массиву, в котором происходит процесс восприятия материальной формы текста. Иными словами, точка векторного отсчета всегда там, где находится взгляд, а, следовательно, и сознание читающего реципиента с конечной целью восприятия «предмета описания».

Особое внутрикоммуникативное измерение, в котором разворачивается сообщение, имеет не абсолютное, но относительное выражение. Реальные параметры протекания внешнекоммуникативного акта сюда не проникают. Так, например, возможные паузы, прерывающие процесс чтения, оказываются нерелевантными для внутрикоммуникативного развертывания сообщения, они его стадиально не расчленяют, поскольку остаются за его рамками, во внешней коммуникации.

Реальный хронотоп, в котором осуществляется вешнекоммуникативное бытие цепочки, лишь косвенно (через формирование целостных личностей отправителя и получателя сообщения) влияет на самоё коммуникацию, внутрь коммуникативного акта реальный хронотоп его протекания не входит. Здесь вступают в силу особые внутритекстовые хронотопы, более или менее изоморфные реальным. Они распадаются на хронотоп изображаемого мира и хронотоп дискурса – разворачивающегося сообщения, в последнем из них реализуются все проспективно-ретроспективные сдвиги, внутритекстовые отсылки и т. п. Экспликация каждого из этих хронотопов во многом зависит от стилевых, жанровых, индивидуально-авторских параметров сообщения.

Реализация коммуникативного акта и связанный с этим переход его из


С. 18

внешнего во внутрикоммуникативный статус касается всех трех звеньев цепочки «отправитель – сообщение – получатель». О среднем звене речь шла выше, рассмотрим ее крайние звенья. Реальные отправитель и получатель сообщения во внешней коммуникации хронологически соотнесены друг с другом в рамках предшествования-следования. Во внутренней коммуникации им соответствуют их текстовые аналоги – адресант и адресат, отношения между которыми лишены подобной хронологической соотнесенности. Они оба присутствуют в разворачивающемся тексте «рука об руку» от начала и до конца. Тем не менее, они столь же функционально и типологически противопоставлены друг другу, как субъект и объект коммуникативной деятельности, как автор и читатель.

Фигуры адресанта и адресата, впрочем, не следует путать с литературно-условными персонажами рассказчика и его собеседников, участвующими в квазикоммуникативных обращениях автора к «любезному читателю» и т.п. Об этом см.: (Бахтин 1979, 279; Степанов 1988, 113).

Биографический автор, параметризуясь в субъекте коммуникативной деятельности, кодируя сообщение и впоследствии отчуждая его от себя, в то же время создает свою внутрикоммуникативную креатуру – адресанта, который в пределах сообщения выступает текстовым аналогом отсутствующего автора. Фигура адресанта, в отличие от фигуры рассказчика, не воплощается во что-либо осязаемое в изображаемом хронотопе произведения. Адресант всегда «вне кадра», или точнее было бы сравнить адресанта с объективом, который показывает содержание кадра (с той или иной степенью детализации/обобщения) или же, наоборот, не показывает какие-либо подразумеваемые кадры.

Р. Фаулер утверждает следующее: «Сам факт того, что на странице расположен печатный текст, черно-белый и статичный, ... предполагает активное присутствие повествователя, некоего лица, производящего дискурс и управляющего им» (Fowler 1975, 17). Функция такого лица есть главная цель и причина наличия умозрительной фигуры адресанта в каждом тексте. Адресант ведет дискурс в том или ином интонационном ключе (от пиетета до сарказма), иногда занимается метакоммуникативной деятельностью, комментируя собственное ведение дискурса. Адресант беспрепятственно перемещается из хронотопа изображаемого мира в хронотоп дискурса.

Другой краеугольной фигурой сообщения в его внутрикоммуникативном статусе выступает фигура адресата. Базисность этой фигуры проистекает из того, что весь этап генезиса произведения


С. 19

– это воплощение автором имеющегося у него внутреннего «целостного образа» во внешнее «линеарное текстовое построение» (Горелов 1987, 140) с учетом той или иной модели адресата, которому предназначено сообщение. Г. В. Степанов определяет адресата как «конститутивный и конституирующий элемент... произведения» (Степанов 1988, 120), поскольку гипотетически предвосхищаемая автором модель адресата определяет собою специфику содержательно-формального структурирования целого произведения. О факторе адресата и его влиянии на содержание, композицию, язык и жанр вербального сообщения см.: (Бахтин 1979, 275; Молчанова 1988, 17; Новиков 1983, 110; Новиков, Ярославцева 1990, 82; Степанов 1988, 152).

В момент реализации коммуникативного акта гипотетическая модель адресата вступает во взаимодействие с сознанием конкретного реципиента, запланированная схема наполняется индивидуальным содержанием. Модель адресата превращается в собственно фигуру адресата данного речевого акта. Попутно заметим, что с фигурой адресанта подобных метаморфоз не происходит. От степени совпадения актуализированной фигуры адресата с ее виртуальной моделью, встроенной в сообщение, в значительной степени зависит конечный коммуникативный эффект.

Напомним, что надперсональное сообщение по сути своей ориентировано на двухступенчатый характер читательской аудитории: преходящий личностный и трансвременной надличностный. Исходя из этого, следует признать, что в подобном сообщении неизбежно наличие «зазора» между гипотетической моделью адресата, включающей, в том числе, и трансвременной надличностный компонент, и актуализированной, обязательно личностной фигурой адресата, одной из N возможных. Поскольку N-множество возможных реципиентов сообщения имманентно неисчерпаемо, постольку и окончательная, полная и закрытая реализация гипотетической модели адресата теоретически также неосуществима. До тех пор, пока сообщение продолжает свое потенциальное коммуникативное бытие, продолжает существовать и потенция новых актуализаций модели адресата.

При больших пространственно-временных дистанциях между генезисом сообщения и замыканием коммуникативной цепочки актуализированная фигура адресата может значительно отклоняться от гипотетической модели. Причем в массе этих отклонений могут просматриваться некие общие закономерности. Таково, например, суммарное изменение читательской аудитории у некоторых произведений Ф. Купера, Д. Дефо, А. Дюма, В.Скотта, которые в генезисе адресовались взрослому читателю, а с течением


С. 20

времени превратились преимущественно в чтение для детей и юношества. Массовость подобных подвижек в читательской аудитории заставляет предположить их внутритекстовую обусловленность.

Постоянное расширение общекультурного тезауруса человечества, естественно, изменяет и индивидуальные тезаурусы потенциальных читателей, следовательно, изменяются их личностные характеристики. О тезаурусе как уровне языковой личности см:. (Караулов 1988, 108). Вследствие изменения тезауруса при дистанцированной (во времени) реализации коммуникативного акта личностные параметры реципиента, с которыми «резонирует» данная в тексте модель адресата, могут оказаться свойственными иной возрастной категории читателей, нежели это наблюдалось у предшествующих поколений. В результате N-множество реципиентов данного сообщения пополняется контингентом, который изначально автором не предусматривался.

Таким образом, массовые единонаправленные расхождения между моделью адресата и его актуализированными фигурами оказываются итогом взаимодействия внешнекоммуникативного фактора (массовое изменение потенциальных читателей) с внутрикоммуникативным (специфика авторской модели адресата, детермирующая построение всего сообщения).

Следует, однако, заметить, что при длительном функционировании сообщения массовые отклонения его читательской аудитории от гипотетической модели адресата вовсе не являются неизбежными. Напротив, несмотря на возможные громадные различия между реальным хронотопом, формирующим личность биографического автора и его отдаленных читателей, контакт их сознаний во внутрикоммуникативном бытии сообщения может быть вполне успешным. Об этом см.: (Кондаков 1990, 24). Встроенная в подобные произведения модель адресата, вероятно, наиболее успешно сочетает в себе обе ступени надперсональной адресованности сообщения – преходящеличностную и трансвременную надличностную. Сменяющие друг друга поколения читателей адекватно актуализируют гибкую модель адресата, обеспечивая непрерываемое трансисторическое существование литературного произведения.

Но какова бы ни была преемственность читательских поколений, личностные параметры реципиентов (как разновременных, так и современников) все же никогда не совпадают полностью. Соответственно, никогда полностью не совпадают актуализированные фигуры адресатов, и, значит, итог реализации внутрикоммуникативного акта всегда будет носить индивидуальный характер.


С. 21

Академик Д. С. Лихачев афористично сформулировал: «Каждая эпоха дает нового Пушкина. Каждый крупный поэт России имеет своего Пушкина» (Лихачев 1989, 161).

§ 4 . СПЕЦИФИКА РЕАЛИЗАЦИИ НАУЧНОГО
И ХУДОЖЕСТВЕННОГО КОММУНИКАТИВНОГО АКТА

 

Особенности трансисторического существования литературного произведения, кроме всего прочего, детерминированы его принадлежностью к научной или художественной коммуникации. Это связано в том числе и с разными моделями адресата, встроенными в сообщения и определяющими их формально-содержательную специфику. Если художественное сообщение аппелирует, прежде всего, к чувствам и эмоциям адресата, то научное – к его интеллекту. См., например,: (Peterson 1961, 126).

Широта кругозора и высокий уровень интеллектуального развития реципиента, проявляющиеся в умении логически рассуждать и обоснованно делать выбор из наличного множества мнений и оценок (Ср. с точкой зрения Н. А. Рубакина, приводимой в: (Сорокин 1985, 40)) – все это можно считать базисом любой модели адресата в научном сообщении и в то же время не более, чем возможной, да и то не основной, а маргинальной компонентой модели адресата в художественном сообщении. Полноценная актуализация данных моделей адресата возможна при соответствующей параметризации читательской аудитории.

По нашему убеждению, читательская аудитория в научной коммуникации в целом более однородна, чем в художественной, поскольку интенционно заданными реципиентами научных текстов являются обладатели определенных научно-специальных знаний, объединяющих всех получателей сообщения в некое сообщество профессионально параметризованных коммуникантов, в которое входит и сам отправитель сообщения. При этом следует оговорить, что оптимальное соответствие актуализированной фигуры адресата научного сообщения гипотетической модели адресата не обязательно предполагает нахождение реципиента и отправителя в едином «научном лагере», вполне вероятно, что они являются научными оппонентами. Именно по этой причине дух полемики, аргументированного убеждения адресата в правоте и объективности излагаемой концепции пропитывает каждое сообщение, соответствующее законам научной коммуникации.

Дистанцированная реализация научного коммуникативного акта в большей мере, чем художественного, характеризуется существенными


С. 22

различиями между реципиентами-современниками автора и реципиентами, далеко отстоящими от периода генезиса сообщения. Высказывая это предположение, исходим из следующих рассуждений: опираясь на упоминавшуюся ранее формулу Ю. Н. Караулова «тезаурус личности – это образ мира, система знаний о нем» (Караулов 1988, 109), уточняем, что научный образ мира, систему специально-профессиональных знаний о мире правомерно считать научным и специально-профессиональным тезаурусом личности. В рамках научной коммуникации ведущая роль в индивидуально-личностном потенциале реципиента принадлежит его общенаучному и специально-профессиональному тезаурусу, который со сменой читательских поколений претерпевает значительные изменения, поскольку научная картина мира с течением времени подвержена быстрым и существенным переменам, и «передний край» науки уходит все дальше и дальше. Так, например, доказательство теоремы Пифагора, которое современные дети усваивают в 14-летнем возрасте, в средние века, по свидетельству И.Н.Горелова, давало право на получение ученой степени (Горелов 1987, 127).

Несмотря на динамизм научной картины мира в сознании потенциальных читателей, длительная коммуникативная циркуляция научного сообщения все же возможна. Дело в том, что «развитие науки никогда не отменяет уже завоеванные рубежи, появление новых... теорий связано с выяснением пределов применимости уже установленных законов природы и выяснением точности этих законов» (выделено мной – И. К.) (Лифшиц 1972, 91).

С поправкой на «уточненные пределы применимости» и степень точности излагаемых в сообщении законов и происходит дистанцированная коммуникативная реализация научного сообщения. Исходя из этих рассуждений, делаем вывод, что модель адресата надперсонального научного сообщения должна очень точно учитывать не только первую, личностную, но и прежде всего вторую, трансвременную часть читательской аудитории. В области содержания научного сообщения такая модель предполагает, что автору не следует ограничиваться изложением имеющихся в его распоряжении фактов и наблюдений, которые со временем могут устареть и оказаться вне «пределов применимости», но в первую очередь следует сделать на их основе теоретические обобщения и вывести закономерности, которые, уходя пунктиром в будущее развитие науки, смогут впоследствии объяснить новые, на момент генезиса сообщения не известные факты. Только научные сообщения, удовлетворяющие подобным требованиям, способны выдержать «натиск» изменяющихся тезаурусов новых поколений реципиентов.


С. 23


Все прочие научные сообщения с течением времени, однако, не прекращают своего внешнекоммуникативного бытия, но переходят в потенциально коммуникативный статус и продолжают выполнять функцию «материализации всей системы знаний» (Гарбовский 1989, 34) на разных временных срезах ее становления. Не вызывает возражения тезис Д.Дж.Прайса (Прайс 1976, 97) о том, что сохранение авторски маркированного «архива познанных вещей», действительно, является одной из важнейших задач, стоящих перед научными публикациями.

Фактор адресата в научном и художественном сообщении определяет собою не только содержательную, но и формальную структуру текста. При этом «поверхностная структура текста... служит ключем к глубинной», которая, по определению А. М. Шахнаровича, есть сочетание семантического и когнитивного компонентов, каждый из которых, соответственно, корреспондирует с понятием «смысл» и «значение»: «Первое предопределяет отношение адресата (адресанта) и текста, второе – действительности и текста» (Шахнарович 1990, 30).

Смысл текста (в вышеуказанных терминах) был рассмотрен при анализе взаимодействия таких коммуникативных сущностей, как адресант/сообщение/модель адресата/фигура адресата. Различные варианты этого взаимодействия, как было показано, приводят к различным результатам внешнекоммуникативного функционирования литературного произведения.
Рассмотрим теперь значение текста (в той же терминологической оппозиции), т.е. взаимодействие сообщения и действительности, с тем, чтобы определить, как эта «когнитивная» ось литературного произведения влияет на его внешнее и внутреннее коммуникативное бытие.

Внеположная субъекту коммуникативной деятельности объективная действительность (в материальном и идеальном своем воплощении) является референтным пространством научного сообщения. Художественное сообщение в качестве референтного пространства избирает ментальный слепок, субъективный образ объективной действительности, сконструированный согласно эстетическому канону в микрокосм изображаемой квазиреальности, которая в большей или меньшей степени оказывается изоморфной объективной действительности (подробнее об этом см. здесь глава II). Следовательно, соотношение сообщения и действительности в рамках научной/художественной коммуникации выражается взаимодействием сообщения с рельностью/квазиреальностью, соответственно, что, безусловно, накладывает отпечаток на специфику самого сообщения.


С. 24

Согласно мнению А. И. Новикова, формальная связность сообщения во многом основана на «общности предмета описания, являющегося «стержнем», который проходит через весь текст и как бы «стягивает» все его части в единое целое» (Новиков 1983, 28). Отдельные фрагменты данного предмета связаны в реальной ситуации предметными же отношениями. Описания этих фрагментов, разнесенные по разным текстовым частям, все же остаются «стянутыми» воедино, благодаря этим реально существующим предметным связям, более или менее одинаково воспринимаемым различными реципиентами. Отталкиваясь от приведенного рассуждения, полагаем, что связность такого сообщения, логика соотношений его текстовых частей суть отражение связности и логичности соотношения объектов реальной ситуации. Научный текст, имеющий своим референтным пространством отрезок объективной реальности, полностью попадает под действие данного постулата.

Несколько иное положение наблюдаем в художественном тексте, чье референтное пространство есть квазиреальный микрокосм, созданный автором по законам эстетики. Предмет описания в таком тексте оказывается частью этой квазиреальности, в результате чего его целостность может быть обусловлена закономерностями и взаимоотношениями, отличными от тех, что действуют в объективной действительности. Их идентичное восприятие реципиентами обусловлено в первую очередь правильной трактовкой эстетического канона, главенствующего над всеми закономерностями изображаемого квазиреального мира. Так, например, читателя, который полностью вошел в роль адресата сказочного текста, нимало не смущает нелогичная (с точки зрения объективной реальности) идентичность лягушки и прекрасной царевны, непротиворечиво объединенных в единый персонаж согласно законам сказочной квазиреальности.

Из сказанного следует вывод: целостность текстового описания в художественном произведении так же, как и в научном, обеспечивается стержневым единством предмета описания, однако самое единство здесь подчиняется не логике объективной действительности, а конкретному эстетическому алгоритму.

Возвращаясь к изначальному тезису о «когнитивном компоненте» литературного произведения, резюмируем, что взаимоотношения «текст ⇄ действительность» и «текст ⇄ квазидействительность» детерминируют совершенно различную специфику построения научного и художественного сообщения: как было показано выше, эти взаимоотношения определяют собой содержательную связность (согласно логическим закономерностям


С. 25

объективной действительности или согласно эстетическим закономерностям) и вытекающую отсюда формально-текстовую членимость сообщения. Когнитивный компонент текста также диктует отправителю и получателю сообщения выбор соответствующего алгоритма коммуникативной деятельности.

Стоящие перед автором научного и художественного сообщения разные задачи и цели их коммуникативных действий, естественно, приводят к разным итоговым результатам. В рамках художественной коммуникации текстотворческая деятельность автора направлена, во-первых, на художественно убедительное изображение микрокосма созданной его воображением квазиреальности и, во-вторых, на максимальное вовлечение адресата в мир страстей этого микроскома. Убеждение читателя и побуждение его к сопереживанию достигается через аппеляцию к эмоциональной компоненте его личности и к его общекультурному (эстетическому в особенности) тезаурсу.

В рамках научной коммуникации текстотворческая деятельность автора направлена, во-первых, на объективное и непротиворечивое отражение референтного пространства сообщения: некое множество научных фактов и закономерностей, а также сумму имеющихся о них чужих мнений и собственно авторскую точку зрения на те и другие. Во-вторых, деятельность автора направлена на убеждение читателя в истинности авторской концепции обсуждаемой проблемы, при этом имеет место аппеляция к научному тезаурусу реципиента и к интеллектуальной компоненте его личности.

Различие коммуникативных целей и задач приводит к тому, что «поэтический текст текуч и непрерывен, а научный дискретен» (Степанов 1988, 132).

Непрерывность, «текучесть» художественного текста оптимально обеспечивает замыкание адресата в рамках изображаемой квазиреальности. Читательское внимание не отвлекается на специальное осознание внешней формальной организации сообщения. Структура художественного текста (подчас весьма сложная) не афиширует самоё себя через такие маркеры, как метакоммуникативный дискурс адресанта (который не следует смешивать с метакоммуникативным дискурсом рассказчика), как дробная парцеллированность и сложная иерархическая упорядоченность фрагментного строения текста. Вывод адресата за рамки данного коммуникативного акта и обращение к внетекстовой информации осуществляется в стертой, завуалированной форме аллюзий, осколочных, скрытых или трансформированных цитат без точного указания их адреса,


С. 26

что, в свою очередь, сглаживает и вуалирует включенность данного сообщения в ряд одноположенных ему коммуникативных образований. Мегатестовая структура сообщения (идея которой предложена нами и подробно разрабатывается здесь в IV главе), соединяющая в единое коммуникативное целое основной текст и вспомогательные сообщения типа ссылок, сносок, аннотаций, приложений и т.п., свойственна художественному тексту в минимальной степени. Это еще раз подтверждает тезис о цельности, недискретности формальной структуры художественного текста.

Вышеописанная форма сообщения, подобного некоей цельной капсуле, обволакивает адресата, вовлекая его в замкнутый универсум квазиреальности. Представляется позволительной еще одна аналогия. «Потебня сравнил речь с прозрачным стеклом, за которым виден окружающий нас мир» (Жинкин 1982, 53), по нашему мнению, художественная речь не всегда подходит под это сравнение, поскольку ее образность, индивидуальность, эстетически оправданные отклонения от общеязыковых стандартов могут становиться объектом внимания адресата наравне с предметом речи и, следовательно, лишать ее свойства прозрачного стекла. Однако образ прозрачной субстанции, придуманный Потебней, кажется нам полностью применимым к художественному сообщению, но не к его языку, а к его текстовой структуре, которая может быть уподоблена прозрачному стеклу, за которым виден окружающий адресата мир квазиреальности.

Особо следует отметить, что общей тенденции к цельности и недискретности внешней формы художественного сообщения противостоит столь же общая тенденция, к усложнению и дроблению внутрикоммуникативного статуса художественного сообщения за счет введения в него квазикоммуникативных цепочек, например, повествования от имени рассказчика или разных персонажей (перемежающие друг друга или входящие друг в друга по принципу «китайского шара»), имитация диалогов и мыслей персонажей, всевозможных письменных текстов (дневников, писем и т. д.). Отправителем и получателем этих сообщений в произведении объявляется не адресант/адресат всего текста, которым во внешней коммуникации соответствуют автор/читатель, но самые разнообразные квазикоммуникативные фигуры (от антропоморфных персонажей до потусторонних голосов).

Парадокс художественной коммуникации состоит в том, что абсолютная условность подобных квазикоммуникативных вмешательств в реальный коммуникативный акт не только не препятствует, но, напротив, способствует более полному вовлечению адресата, в вымышленный мир квазиреальности,


С. 27


заключенный в цельную «прозрачную капсулу» текстовой формы.

В отличие от художественной, научная коммуникация предполагает беспрепятственный выход адресата за рамки данного сообщения для привлечения максимально широкой информационной базы, на основе которой реципиент может судить о полноте, непротиворечивости и убедительности излагаемой концепции. Мегатекстовая структура научного сообщения всячески способствует подобной коммуникативной деятельности адресата. Об этом свидетельствует обязательный для таких текстов аппарат библиографических ссылок, принятые в научной коммуникации правила корректного цитирования источников с указанием их точного адреса, что имплицирует возможность обращения реципиента к соответствующим изданиям.

Традиционная система сносок, перекрестных отсылок, аннотаций, таблиц и приложений максимально эксплицирует как вспомогательную коммуникативную деятельность адресанта, так и сообщение per se как продукт основной коммуникативной деятельности адресанта. Данное сообщение начинает восприниматься не только само по себе, но и как феномен, стоящий в ряду онтологически однородных коммуникативных феноменов, с которыми он находится в разнообразных парадигматических связях.

Самоочевидно, что современным научным текстам абсолютно чужды квазикоммуникативные включения, хотя в прошлом научные сообщения нередко облекались в форму диалогов, бесед с другом и т. п., что являлось, вероятно, остаточным отражением общей тенденции развития коммуникации от персональной к надперсональной: «Вся современная научная литература начинается... с писем к вполне реальным людям» (Прайс 1976, 93). В настоящее время фигуры квазикоммуникантов охотно вводятся в научно-популярную литературу для увеличения ее доходчивости и убедительности.

Тогда как сила убедительности собственно научных текстов заключена в ином – в логике и последовательности изложения, непротиворечивости сообщаемых фактов, аргументированности авторских умозаключений, широте и корректности привлекаемой извне информационной базы. Наиболее оптимальной формой подобных сообщений оказывается не «прозрачная цельная капсула», изолирующая адресата внутри художественного сообщения, но парцеллированная, иерархически упорядоченная и эксплицитно маркированная текстовая форма, которая способствует однозначному восприятию денотатной структуры сообщения, беспрепятственному выходу адресата в текстовую парадигму и адекватно


С. 28

отражает неоднородность дискурсивной деятельности адресанта: его текстовую/метатекстовую деятельность, а также создание основного/вспомогательных сообщений в рамках единого коммуникативного целого (мегатекста).

Таким образом видим, что информация, извлекаемая реципиентом из научного сообщения, имеет двойственный характер. Это, прежде всего, информация о референтном пространстве, отражаемом посредством дискурса, но это также и информация о самом дискурсе: о тех разновидностях, в которых он осуществляется и о тех формах, в которые он отливается. В художественной коммуникации извлекаемая реципиентом информация лишена подобной двойственности, она равна информации о референтном пространстве сообщения. Дискурс как таковой остается вне поля зрения адресата, он привлекает к себе специальное внимание только в форме квазикоммуникативных образований. Эти последние, однако, сами оказываются фрагментами квазиреального референтного пространства, включенными в него волею адресанта, ведущего дискурс, но остающегося «вне кадра».

Заявленность или незаявленность дискурсивной деятельности адресанта во внутрикоммуникативном статусе сообщения коренным образом отличает научную и художественную коммуникацию.


 

Итак, подводя итог всему вышесказанному, резюмируем:


1. Коммуникативные процессы в обществе могут идти по двум основным руслам – персональной и надперсональной коммуникации, которые различаются, прежде всего, моделью адресата, встроенной в сообщение, и детерминируют как свойства самого сообщения, так и особенности его функционирования. Надперсональное сообщение, в частности, ориентировано на двухступенчатую модель адресата: преходящую личностную и трансвременную надличностную.

2. Коммуникативная цепочка «отправитель – сообщение – получатель» имеет три возможных статуса своего бытия: потенциальный, внешний и внутренний. Взаимосвязь и взаимопереход этих трех статусов обеспечивают трансвременное существование надперсонального письменного сообщения.

3. Потенциально коммуникативный статус сообщения сменяет этап кодирования и является консервацией сообщения в «омертвленном», статическом материале (рукописи, книге), которая делает возможным бесконечное бытие, многократное тиражирование и неограниченное распространение сообщения без ущерба его идентичности как коммуникативной единицы.

4. Во внешней коммуникации трансвременное существование


С. 29

надперсонального сообщения выражается в пространственно-временном дистанцировании моментов кодирования и декодирования сообщения с промежуточной трансформацией сообщения в потенциальный статус, при котором коммуникативная потенция сообщения пребывает в виртуальном свернутом виде сколь угодно долгое время и при условии неповрежденности материального репрезентанта сообщения готова актуализироваться в момент замыкания цепочки, т.е. появления конкретного декодирующего реципиента. Внешнекоммуникативное бытие надперсонального сообщения имеет свое начало и благодаря потенциально коммуникативному статусу не имеет имманентно обусловленного конца.

5. Подключение реципиента к коммуникативной цепочке замыкает ее и переводит во внутрикоммуникативный статус, в котором осуществляется контакт двух сознаний (отчужденного, опосредованного текстом авторского сознания и сознания конкретного читателя). Встроенная автором в сообщение гипотетическая модель адресата при этом актуализируется в фигуру адресата, одну из N возможных. Тиражирование этого процесса неограниченным числом реципиентов определяет своеобразие трансвременных реализаций сообщения.

6. Различие целей и задач, стоящих перед отправителем и получателем сообщения в рамках научной и художественной коммуникации, приводит к значительному различию в алгоритмах его кодирования и декодирования. В результате как внешнее, так и внутрикоммуникативное функционирование подобных сообщений отличается друг от друга. Обращают на себя внимание следующие две закономерности. Первая – заявленность или незаявленность дискурсивной деятельности адресанта через структурирование самого сообщения коренным образом отличает, соответственно, научную и художественную коммуникацию. Вторая закономерность – целостность, неэксплицированность, «прозрачность» внешний текстовой структуры художественного сообщения сочетается со сложностью, дробностью, многослойностью его внутренней коммуникативной формы за счет многочисленных включений в нее квазикоммуникативных цепочек. В научном сообщении, напротив, при полном отсутствии квазикоммуникативных включений наблюдается усложненная, парцеллированная и иерархизованная внешняя структура сообщения.


Последующие главы работы посвящены подробному анализу типовой коммуникативной специфики надперсональных письменных сообщений, ограниченных рамками художественного/научного текста в жанре рассказа/филологической статьи.


 

С. 112

 

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

  • Агамджанова В, И., Гулена M. Н. Тематические связи научного текста и его свертывания в аннотацию на языке оригинала // Ин. яз. в высш шк. – Вып. 11. – Рига, 1975. – С. 151–167.
  • Азнаурова Э. С. Прагматика текстов различных функциональных стилей // Общественно-политический и научный текст как предмет обучения ин. яз. – М.: Наука, 1987. – С. 3–20.
  • Амирова Т. А. К истории и теории графемики. – М.: Наука, 1977.
  • Арутюнова Н. Д. Фактор адресата // Изв. АН СССР: Серия лит. и яз. – Т. 40. – № 4. – 1981.
  • Бабайлова А. Э. Психолингвистический аспект анализа структуры учебного текста / Дис... докт. филол. наук. – М., 1988.
  • Барт Р. Лингвистика текста // Новое в заруб, лингвистике. – Вып. VП. – М.: Прогресс, 1978. – С. 442–449.
  • Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика. – М.: Прогресс, 1989.
  • Бахтин M. М. К эстетике слова // Контекст 1973. – М.: Наука, 1974.
  • Бахтин M. М. Вопросы литературы и эстетики. – М.: Худ., лит-ра, 1975.
  • Бахтин M. М. Эстетика словесного творчества. – М.: Искусство, 1979.
  • Бенвенист Э. Уровни лингвистического анализа // Новое в лингвистике. – Вып. IV. – М.: Прогресс, 1965.
  • Бехтерева Н. П., Бундзен П. В., Каплунский А. С. О нейрофизиологическом кодировании психических явлений человека // Память в механизмах нормальных и патологических реакций. – Л., 1976. – С. 9–29.
  • Бодуэн де Куртенэ И. А. Отношение русского письма к русскому языку // Бодуан де Куртенэ И. А. Избранные труды по общ. языкознанию. – М., 1963. – Т. 2. – С. 209–235.
  • Бодуэн де Куртенэ И. А. Знаки препинания // Бодуэн де Куртенэ И. А. Избранные труды по общ. языкознанию. – М., 1963. – Т. 2. – С. 238–239.
  • Бухтиярова Н. С. Абзац в научном и художественном тексте // Стилистико-грамматические черты языка научной лит. / Сб. ст. – М.: Наука, 1970. – С. 39 - 5 4 .
  • Васильев С. А. Синтез смысла при создании и понимании текста. – Киев: Наукова думка, 1988.
  • Вежбицка А. Метатекст в тексте // Новое в заруб. лингвистике. – Вып. VIII. – М.: Прогресс, 1978. – С. 402–421.
  • Вопросы коммуникативно-функционального описания синтаксического строя русского языка. – М.: МГУ, 1989.
  • Выготский Л. С. Избранные психологические исследования. – М.: Изд-во АПН СССР, 1956.
  • Гальперин И. Р. Членимость текста // Лингвистика текста / Сб. науч. тр. МГПИИЯ им. М. Тореза. – Вып. 125. – M., 1978. – С. 26 – 36.
  • Гальперин И. Р. Ретроспекция и проспекция в тексте // НДВШ Филол. науки, 1980. – № 5. – С. 44–52.
  • Гальперин И. Р. Текст как объект лингвистического исследования. – М.: Наука, 1981.
  • Гарбовский H. К. Профессиональная речь // Функционирование системы языка в речи / Сб. ст. – М.: Изд-во МТУ, 1989. – С. 27–38.
  • Гаузенблас К. О xaрактepe и классификации речевых произведений // Новое в заруб. лингвистике. – Вып. VIII. – М.: Прогресс, 1978. – С. 57–78.
  • Гершкович 3. И. Онтологические аспекты произведения искусства // Творческий процесс и худ. восприятие. – Л.: Наука, 1978. – С. 44–64.
  • Гессе Г. Магия книги. – М.: Книга, 1990.
  • Глисон Г. Введение в дескриптивную лингвистику. – М.: Изд-во ин. лит., 1959.
  • Горелов И. Н. Вопросы теории речевой деятельности / Психолингвистич. основы искусственного интеллекта. – Таллин: Валгус, 1987.
  • Данилко М. И. Композиционно-речевые средства создания абсолютной антропоцентричности художественного текста. / Автореф. .дисс. ... канд. филол. наук. – Одесса, 1987.
  • Долинин. К. А. Интерпретация текста. – М.: Просвещение, 1985.
  • Жинкин Н.И. Исследование внутренней речи по методике центр. реч. помех // Изв. АПН РСФСР, I960. – № 113. – С. 114–148.
  • Жинкин Н.И. Речь как проводник информации. – М.: Наука, 1982.
  • Жирмунская Н. А. Эпиграф как проблема импликации в поэтическом тексте // Res Philologiсa. Филол. исследования. – М.–Л.: Наука, 1990. – С. 342 – 3 5 0 .
  • Зберский Т. Семиотика книги // Червинский М. Система книги: Зберский Т. Семиотика книги. – М.: Книга, 1981. – С. 60–127.
  • Знеполски И. Художественная коммуникация и ее посредник // Теории, школы, концепции. Худож. рецензия и герменевтика. – М.: Наука, 1985. – С. 102–114.
  • Золотова Т. А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. – М.: Наука, 1982.
  • Ингве В. Гипотеза глубины // Новое в лингвистике. – Вып. IV. – М.: Прогресс, 1965. – С. 126–139.
  • Каменская О. Л. Текст как средство коммуникации // Лингвистич. проблемы текста / Сб. науч. тр. МГПИИЯ, 1980. – Вып. 158. – С. 3–11.
  • Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. – М.: Наука, 1987.
  • Караулов Ю. Н. Текстовые преобразования в ассоциативных экспериментах // Язык: система и функционирование. – М.: Наука, 1988. – С. 108–116.
  • Касевич В. Б. Семантика. Синтаксис. Морфология. – М.: Наука, 1988.
  • Кожевникова К. Спонтанная устная речь в эпической прозе // Acta Universitatis Carolinae Pnilologica. 1970. – № 32. – Прага, 1970.
  • Кожевникова К. Об аспектах связности в тексте как целом // Синтаксис текста. – М.: Наука, 1979. – С. 49–67.
  • Кожинов В. В. Зачем изучать литературное произведение? Методологические заметки // Контекст 1973. – М.: Наука, 1974.
  • Колшанскйй Г. В. Коммуникативная функция и структура языка. – М.: Наука, 1984.
  • Кондаков И. В. К поэтике адресата // Res Philologica. Филол. исследования. – М.–Л.; Наука, 1990. – С. 18–29.
  • Коул Дж. Схема интеллектуального влияния в научных исследованиях // Коммуникация в современной науке. – М.: Наука, 1976. – С. 390–425.
  • Краткий словарь по философии. – М.: Политиздат, 1982.
  • Кудасова О. К. Роль стилистического приема в организации научного оценочного текста //Язык и стиль науч. изложения. – М.: Наука, 1983. – С. 23 –33.
  • Кузьмина H. А. Семантика «чужого слова» в тексте под эпиграфом // Слово в системе и тексте. – Новосибирск, 1988. – С. 87–95.
  • Кухаренко В. А. Информативность вводящего абзаца научного филологического текста // Функциональные стили. Лингвометодич. аспекты. – М: Наука, 1985. – С. 49–62.
  • Кухаренко В. А. Интерпретация текста / Изд-е 2-е, переработанное. – М.: Просвещение, 1988.
  • Лайонз Д. Введение в теоретическую лингвистику. – М.: Прогресс, 1978.
  • Левидов А. М. Литература и действительность. – Л.: Сов. писатель, 1987.
  • Леонтьев А. А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания. – М.: Наука, 1969.
  • Лифшиц И. М. О невозможном и невероятном // Худ. и науч. творчество. – Л.: Наука, 1972. – С. 91–96.
  • Лихачев Д. С. Текстология. – М.–Л.: Наука, 1964.
  • Лихачев Д. С. Принцип историзма в изучении единства содержания и формы литературного произведения // Русская литература, 1965. – № 1.
  • Лихачев Д. С. Заметки и наблюдения: Из записных книжек разных лет. – Л.: Сов. писатель, 1989.
  • Лотман Ю. М. Текст и структура аудитории // Уч. зап. Тартуского ун-та. – Вып. 422: Труды по знаковым системам IX. – Тарту, 1977.
  • Лотман Ю. М. Об «Оде, выбранной из Иова» Ломоносова // Изв. АН СССР: Серия лит. и языка. 1983. – № 3. – Т. 42.
  • Лурия А. Р. Основные проблемы нейролингвистики. – М., 1975.
  • Лурия А. Р. Язык и сознание. – М.: Изд-во МГУ, 1979.
  • Мандельштам О. О собеседнике // Мандельштам О. Соч. в 2-х томах. – Т. 2. – М.: Худ. лит., 1990. – С. 145–150.
  • Маркс К. Английская буржуазия // Маркс К., Энгельс Ф. Об искусстве. – В 2-х томах. – Т. 1. – М.: Искусство, 1983.
  • Минералов Ю. И. Теория образности А. А. Потебни и индивидуальный стиль // НДВШ. Филол. науки, 1987. – № 2.
  • Молчанова Г. Г. Семантика художественного текста. – Ташкент: Фан, 1988.
  • Мороховский А. Н. и др. Стилистика английского языка. – Киев: Вища школа, 1984.
  • Моррис Ч. Основания теории знаков // Семиотика. – М.: Радуга, 1983. – С. 37–89.
  • Мукаржовский Я. Литературный язык и поэтический язык // Пражский лингвистический кружок. – М., 1967.
  • Набоков В. Николай Гоголь // Набоков В. Приглашение на казнь. – Кишинев: Литература артистикэ, 1989. – С. 537–631.
  • Наер В. Л. Прагматика научных текстов // Функциональные стили: Лингвометодич. аспекты. – М.: Наука, 1985. – С. 14 – 25.
  • Новиков А. И. Семантика текста и ее формализация. – М.: Наука, 1983.
  • Новиков А. И., Ярославцева Е. И. Семантические расстояния в языке и тексте. – М.: Наука, 1990.
  • Остин Л. Дж. Слово как действие // Новое в заруб. лингвистике. – Вып. XVII. – Теория речевых актов. – М.: Прогресс, 1986. – С. 22–129.
  • Памятная книга редактора. // 2-е изд-е. – М.: Книга, 1988.
  • Погудина Э. Б. Выражение авторского «я» в немецкой научной речи: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. – Одесса, 1983.
  • Полубиченко Л. В., Андросенко В. П. Типология цитат в художественной и научной речи // НДВШ. Филол. науки, 1989. – № 3.
  • Прайс Д. Тенденции в развитии научной коммуникации – прошлое, настоящее, будущее // Коммуникация в современной науке. – М.: Наука, 1976 – С. 83–109.
  • Пробст М. А. Текст в системах коммуникаций // Проблемы структурной лингвистики 1979. – М.: Наука, 1981. – С. 5–16.
  • Протопопова Е. А. Виды предтекстов и их структурно-семантические характеристики // Научная литература. Язык, стиль, жанры. – M.: Наука, 1985. – С. 259–272.
  • Разинкина H. М. О возможности приложения некоторых критериев эстетики к формулировке понятия «функциональный стиль» // Функциональные стили: Лингвометодич. аспекты. – М.: Наука, 1985. – С. 3–13.
  • Разинкина Н. М. Функциональная стилистика. – М.: Высшая школа, 1989.
  • Розина Р. И. О комментарии // Проблемы структурной лингвистики 1984. – М.: Наука, 1988, – С. 259–267.
  • Рунин Б. М. Творческий процесс в эволюционном аспекте // Худ. и науч. творчество. – Л.: Наука, 1972. – С. 54–67.
  • Сидоров Е. В. Коммуникативный принцип исследования текста // Изв. АН СССР: сер. яз. и лит. – Т. 45. – 1986. – № 5. – С. 425 – 432.
  • Славгородская Л. В. О функции адресата в научной прозе // Лингвистические особенности научн. текста. – М.: Наука, 1981. – С. 96–103.
  • Словарь литературоведческих терминов / Pед. Л. И. Тимофеев, С.В.Тураев. – М.: Просвяшение, 1974.
  • Солганик Г. Я. К проблеме типологии речи // Вопр. языкознания. 1981. – № 1.
  • Сорокин Ю. А. Психолингвистические аспекты изучения текста. – М.: Наука, 1985.
  • Сорокин Ю. А., Тарасов Е. Ф., Шахнарович А. М. Теоретические и прикладные проблемы речевого общения. – М.: Наука, 1979.
  • Степанов Г. В. Язык. Литература. Поэтика. – М.: Наука, 1988.
  • Строева Т. М. О комментариях к текстам // Теория языка. Методы его исследования и преподавания. – Л.: Наука, 1981. – С. 254–257.
  • Стросон П. Ф. Намерение и конвенция в речевых актах // Новое в заруб. лингвистике. – Вып. XVII. Теория речевых актов. – М.: Прогресс, 1986. – С. 130–150.
  • Тарле Е. В. Лев Толстой и миссия генерала Балмашева // Тарле Е. В. Сочинения. – М., 1961. – T. II.
  • Терехова Е. В. Количественные параметры употребления личных местоимений в английской научной литературе конца XIX в. – второй половине XX в. // Системный анализ лингвистических явлений в тексте. – Владивосток: ДВО АН СССР, І988. – С. 146–155.
  • Тимофеев В. О том, как читатель входит в мир романа Дж. Фаулза «Подруга французского лейтенанта» // Уч. зап. Тартус. ун-та. – Вып. 898. – Тарту, 1990. – С. 131–139.
  • Троянская Е. С. Особенности жанров научной литературы и отбор текстов на различных этапах обучения научных работников иностранному языку // Функциональные стили: Лингвометодич. аспекты. – М.: Наука, 1985. – С. 189–201.
  • Тураева 3. Я. Время грамматическое и время художественное: Автореф. докт. дис. – Л., 1974.
  • Тураева 3. Я. Темпоральная структура научных и художественных текстов // Функциональные стили: Лингвометодич. аспекты. – М.: Наука, 1985. – С. 26 – 38.
  • Успенский Л. В. Слово о словах. – М.: Мол. гвардия, 1960.
  • Фаенова О. М. Обучение культуре общения на английском языке. – М.: Высшая школа, 1991.
  • Фенина Т. В. О некоторых аспектах комментирования В. В. Набоковым романа А. С. Пушкина «Евгений Онегин» // НДВШ. Филол. науки. 1989. – № 2. – С. 9–18.
  • Федорова Л. Л. О двух референтных планах диалога // Вопр. языкознания. 1983. – № 5. – С. 97–101.
  • Хованская 3. И. Категория связности и смысловое развертывание коммуникации // Лингвистич. проблемы текста. – М., 1980. – Вып. 158. – С. 110 – 118.
  • Храмченков А. Г. Роль эпиграфа в семиотической организации англоязычного художественного прозаического текста: Автореф. канд. дис. – Минск, 1983.
  • Цурикова Г., Кузьмичев Н. Писатель, которого не было // Нева, 1988. – № 4.
  • Чернухина И. Я. Элементы организации художественного прозаического текста. – Воронеж: Изд-во Воронеж. ун-та, 1984.
  • Чернухина И. Я. Замысел – произведение (текст) – «вторичное произведение» (интерпретация) // Структура и семантика текста. – Воронеж, 1988.
  • Шарушкина Н. В. Принципы филологического комментирования текстов художественной литературы: Автореф. канд. дис. – М., 1990.
  • Шахнарович А. М. Концепция анализа текста Г. В. Степанова: психолингвистическая интерпретация // Res Philologica. Филол. исследования. – М.–Л.: Наука, 1990. – С. 29–31.
  • Шленштедт Д. Произведение как потенциал восприятия и проблемы его усвоения // Общество. Литература. Чтение. Восприятие литературы в теоретич. аспекте. – М.: Прогресс, 1978. – С. 138–214.
  • Шлыкова М. А. Об одном стилистическом приеме // НДВШ. Филол. науки. – 1962. – № 4.
  • Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность. – Л.: Наука, 1974.
  • Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм «за» и «против». – М.: Прогресс, 1975.
  • Ярмоленко Г. Г. Типы и функции изображенной внутренней речи в современной англоязычной прозе // Канд. дис. – Одесса, 1982.
  • Bolinger D. Aspects of Language. – N. Y.: Harcourt Brace, 1975.
  • Booth W. The Rhetoric of Fiction. – Chicago, 1983.
  • Chapman R. Linguistics and Literature: An Introduction to Literary Stylistics. – Lnd.; Edward Arnold, 1973.
  • Сhatman S. The Structure of Narrative Transmission // Style and Structure in Literature: Essays in the New Stylistics. – Oxford: Blackwell, 1975. – P. 210–245.
  • Culler J. Literary Competence // Essays in Modern Stylistics / Ed. by D. C. Freeman. – Lnd.: Methuen, 1981. – P. 24–41.
  • Fowler R. The New Stylistics // Style and Structure in Literature: Essays in the New Stylistics. – Oxford: Blackwell, 1975. – P. 3–11.
  • Gilliland J. Readability – Lnd.: University of Lnd Press for the UK Reading Association, 1972.
  • Gilman W. The Language of Science. – Lnd.: Engl. Univ. Press, 1962.
  • Nida E. A. Semantic Components in Translation Theory // Application of Linguistics / Ed. by G. E. Perren, J. L. M. Trim. – Cambridge; Cambridge Univ. Press, 1979. – P. 341–348.
  • Ohman R. Speech, Literature and the Space between // Essays in Modern Stylistics / Ed. by D. C. Freeman. – Lnd.: Methuen, 1981. – P. 361 – 376.
  • Peterson M. Scientific thinking and scientific writing. – Reinhold; Chapman and Hall, 1961.
  • Thomas D. Non-fiction; a Guide to Writing and Publishing. – Newton Abbot; David and Charles, 1970.
  • Turner G. W. Stylistics. – Harmondsworth; Penguin, 1973.
  • Vachek J. Written Language: General Problems and Problems of English. – The Hague: Mouton, 1973.
  • Writing in Science: Papers from a Seminar with Science Teachers. – School Council Publications, 1976.